Публикации

Никита Камзин

Мантия сорвана, и перед зрителями предстал человек, полностью погруженный в работу. Анатолий Тарасов запечатлен в разгар тренировочного процесса, он словно здесь и сейчас разбирает очередной игровой эпизод

Вчера на площадке перед Ледовым дворцом спорта ЦСКА открыли памятник выдающемуся хоккейному тренеру Анатолию Тарасову. Цветы к нему возложил и корреспондент «ВМ».
Памятник Тарасову открыли в день 100-летия со дня рождения великого тренера ЦСКА и сборной Советского Союза. Отдать дань уважения пришли десятки почетных гостей и болельщиков.
Анатолий Тарасов встречал гостей, окутанный золотой мантией. К полотну подходят статс-секретарь, заместитель министра обороны России Николай Панков и дочь мэтра хоккея, заслуженный тренер по фигурному катанию Татьяна Тарасова.
Мантия сорвана, и перед зрителями предстал человек, полностью погруженный в работу. Анатолий Тарасов запечатлен в разгар тренировочного процесса, он словно здесь и сейчас разбирает очередной игровой эпизод. Скульптура пропитана энергией и драйвом, невероятной харизмой, свойственной только ему.

После торжественной церемонии в очередь на возложение цветов выстроились десятки людей. В одно мгновение подножие монумента было усеяно букетамиФото: Александр Кожохин, «Вечерняя Москва»
— Анатолий Владимирович — человек сложной, очень интересной и, глубоко убежден, счастливой судьбы, — сказал Николай Панков. — Он получил всенародное признание, состоялся как педагог, тренер. Он один из немногих, кто стал человеком-легендой при жизни, сумел воспитать плеяду выдающихся спортсменов, которых тоже называют легендами отечественного спорта.

Сдернув мантию с памятника, Тарасова выкрикнула «Ура!», словно в этот момент она одержала свою самую главную победу. Во время торжественной речи ее голос, уверенный и жесткий, непривычно дрожал. Для нее этот момент — один из самых ценных и трогательных в жизни.
— Спасибо, что пришли к моему папе, — обратилась к гостям церемонии Татьяна Анатольевна. — У каждого человека есть мечта. Вот у меня она была именно такой, чтобы страна помнила своих героев. Благодарю всех, кто в этом участвовал и помогал. Я счастлива, что он на памятнике именно такой, настоящий. Сильный, могучий человек, который научил меня побеждать.
С цветами в руках у памятника — выдающиеся хоккеисты, которые прошли систему подготовки Анатолия Тарасова. Двукратный олимпийский чемпион, нападающий сборной СССР Борис Михайлов назвал Тарасова «хоккейным папой».
— Мы чествуем человека, который успешно развил наш хоккей. Есть тренеры хорошие, есть успешные, а есть великие. Так вот, Анатолий Тарасов — великий тренер-глыба. Это он создал эпоху знаменитой «красной машины», — сказал Борис Михайлов.

— Спасибо, что пришли к моему папе, — обратилась к гостям церемонии Татьяна Тарасова. — Я счастлива, что он на памятнике именно такой, настоящий. Сильный, могучий человек, который научил меня побеждатьФото: Александр Кожохин, «Вечерняя Москва»
Советник мэра Москвы по социальным вопросам Леонид Печатников рассказал свою историю, связанную с Тарасовым. Будучи школьником и болельщиком ЦСКА, он писал письмо в ЦК КПСС. Случилось это в 1969 году, после знаменитого матча армейцев против «Спартака», когда Тарасов увел своих подопечных со льда. После той игры у Тарасова отобрали звание заслуженного тренера СССР. Печатников писал в письме, по его признанию, следующее: «Нельзя лишить человека наград, завоеванных на фронте».
— Я очень рад, что мы открыли памятник Анатолию Владимировичу. Но самые главные слова я услышал от моего друга Татьяны Анатольевны Тарасовой. Она сказала: «Сегодня я счастлива». Даже ради одного этого момента стоило открыть памятник.
После торжественной церемонии в очередь на возложение цветов выстроились десятки людей. В одно мгновение подножие монумента было усеяно букетами. Это и есть всенародная любовь и уважение к заслугам большого мастера.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Николай Гуляев, руководитель Департамента спорта города Москвы:
— Разрешите мне от имени правительства Москвы и спортивной общественности поздравить всех нас с открытием памятника этому выдающемуся мастеру своего дела Анатолию Тарасову. Уверен, что и молодое поколение российских хоккеистов, пользуясь знаниями, которые им дает поколение старшее, станут победителями чемпионатов мира и Олимпийских игр. Правительство Москвы в знак признания заслуг Анатолия Тарасова приняло решение присвоить его имя дворцу спорта «Мегаспорт».

Читать статью на сайте:

30 ноября начинается сбор средств на памятник жертвам политических репрессий

Через год — 30 октября 2017 года — в Москве на пересечении проспекта Академика Сахарова и Садового кольца появится памятник жертвам политических репрессий. Сергей Караганов объявит начало сбора средств на его установку.

В памяти о страдании всегда, говоря словами известного поэта, «такая скрыта мощь, что возвращает образы и множит». Вот уже четверть века к нам возвращаются и множатся образы русского политического XX века, драматического, триумфального и трагического. Невероятно крупные — от ахматовского «Реквиема» до классического «Архипелага ГУЛАГ» — и невероятно детальные — из архивов и семейных альбомов. Это наша трудная, но необходимая, обязывающая нас к доскональному, честному и умудряющему знанию история.

— Это будет не просто памятник-символ, — уверен известный российский политолог Сергей Караганов. — Поскольку его открытие планируется в год столетия русской революции и 80-летия 1937 года, надеюсь, это будет памятник — осмысление прошлого и путь в будущее. Верю, что сбор средств на памятник и сам памятник дадут для общества не только консолидирующий эффект, но через объединение и примирение потомков белых и красных, потомков жертв и палачей, надеюсь, укоренится идущее формирование гражданской нации и гражданской идентичности россиян.
Уверенность Караганова в том, что памятник даже как идея объединяет, основана на цифрах. Сегодня в России официально началась кампания по сбору народных средств на монумент жертвам политический репрессий, но уже до начала старта в общественной копилке есть 2 миллиона 200 тысяч рублей. Из двух первых миллионов самую большую сумму — 1 миллион рублей — внес Ермолай Солженицын, сын писателя Александра Солженицына. Самую маленькую — 50 рублей — пенсионерка из Йошкар-Олы, пожелавшая остаться неизвестной. Она подписалась на реквизитах: «Дочь репрессированного».

1 миллион рублей пожертвовал Ермолай Солженицын. 50 рублей — пенсионерка из Йошкар-Олы, дочь репрессированного
— Я убежден, что эти цифры уже устарели, — говорит директор Музея истории ГУЛАГа Роман Романов. — Мы не успеваем подсчитывать те суммы, которые идут с передвижной выставки, посвященной «Стене Скорби». Средства уже поступили из Москвы, Норильска, Екатеринбурга, Нальчика и ряда городов Северного Кавказа, куда выставка переехала. И тут дело не только в материальном измерении участия людей в возведении «Стены Скорби», люди так показывают свою причастность к созданию современной истории и ищут свое место в ней.

По данным фонда Памяти на изготовление памятника потребуется 600 миллионов рублей. Как сообщили «РГ» в Музее истории ГУЛАГа, в рамках сбора народных средств на памятник сразу несколько городов — Пермь, Новосибирск, Омск, Саранск, Норильск, Сыктывкар, Архангельск — выступили с предложением провести серию акций «Возвращение имен». Жестокий каток репрессий прошел по судьбам лучших людей, определяющих дух нашей культуры. Музыку композитора, сидевшего в лагере, картины художника, прошедшего через ГУЛАГ, услышат и увидят во многих городах.

— Меня не смущает, что Стена встанет у транспортной развязки и в «саду» казенного стиля офисов, — говорит автор монумента «Стена Скорби» Георгий Франгулян. — Наоборот, эта атмосфера способствует восприятию философии монумента. Стена состоит из редких просветов. Сквозь них каждый сможет пройти насквозь, но при этом ощутит себя на месте жертвы. Стена воспроизводит вот это ощущение дамоклова меча. Только так — понимая и не забывая, что с нами случилось, — нам удастся взять из истории уроки

Читать статью на сайте:

Ян Смирницкий 

Георгий Франгулян: «Современные памятники — это попса в бронзе»
Знаменитому зодчему стыдно за монументы, которые в массовом порядке ставят по всей стране

Сегодня Минкульт отрапортовал о памятнике Плисецкой, который вскоре будет установлен на Большой Дмитровке. Если честно, заранее зажмуриваешь глаза, потому что нынешний тренд, судя по последним творениям, — это тотальное убийство и наплевательство на жанр скульптуры, и Владимир у Кремля — апогей этого безумия. Массе людской, понятно, все равно, какой фрагментик бронзы попадет в селфи-снимок. И это трагедия, потому что людей надо образовывать, объяснять — что хорошо, а что плохо. Но образовывать никто не желает: скульптура, среди прочих искусств, оказалась крайней в достижении скорых и низменных целей. Своей болью с «МК» делится, возможно, последний из могикан, для кого скульптура — все еще искусство, — Георгий Франгулян.

— Георгий Вартанович, что происходит вообще? Вот Павел Лунгин хорошо сказал в одном интервью — почему Владимир похож на Деда Мороза? Почему памятник Жукову как-будто из папье-маше? И я у вас спрашиваю — что сотворили с жанром? Где глаза у людей? Все всё видят, всё понимают, но каждое новое «творение» ужаснее, чем предыдущее? На Западе мы видим более пластичные формы, остроумные находки того же Давида Черны, у нас же — вечная игра в какой-то допотопный псевдореализм...

— Вы все сказали. То, что происходит с жанром — это не просто деградация, но трагедия. Я, как профессионал, вижу полнейшее вырождение скульптуры, с ужасом наблюдая за тем градом «произведений», который сейчас сыплется, и все эти памятники одного пошиба. Как с фабрики «Большевичка», помните? Это ма-ну-фак-ту-ра, ничего общего не имеющая с настоящим искусством, с принципами профессиональной скульптуры. Просто ничего! То, что мы видим сейчас — это чисто пропагандистская история, отлитая почему-то в бронзе. Это фальсификация. Полностью потеряны ориентиры, утрачено понятие — что вообще есть скульптура, какие задачи перед ней ставятся…

— Темы-то могут быть разными…

— Темы — конечно, можно взять любой сюжет, не в этом суть. Владимир или погибшие солдаты, — тема может быть любая. Но она должна быть поднята до степени художественного произведения. Только тогда она имеет право на существование. Но в последние годы я просто в ужасе от происходящего. И подумываю, что сам сниму фильм, где расскажу, что такое скульптура, люди в этом очень нуждаются, потому что они полностью дезориентированы. Я не хочу никого конкретно трогать, но, каким-то образом, почти все эти заказы попадают неумёхам. На это нельзя смотреть, это ремесленно плохо сделано. И это идет сейчас валом. Язык скульптуры потерян. Это же не куклы, отлитые в бронзе с автоматами или без автоматов, такие на кукле штаны или другие. Скульптура — это серьезная вещь, имеющая непосредственное отношение к архитектуре, к пространству. А получается попса в бронзе. Нет можно приколоться…

— Один раз.

— Да, один раз, два раза. Но тут всё поставлено на поток! Я могу неточно назвать цифры, но, по-моему, 75 памятников поставило Военно-историческое общество за два года. Ну как это возможно? Мне обидно за сам жанр…

— Приезжаешь в Сочи, видишь там каких-то Никулиных с Мироновыми, типа здесь «Бриллиантовую руку» снимали, приезжаешь еще куда-то — там из фильма «Афоня» полнейший трэш, — что это за помойка?

— Да потому что это просто и понятно. Это является вкусовой основой местных начальников, которые это заказывают. Это полная потеря культуры. Тогда где наше Министерство культуры? Но все это, видимо, поощряется сверху. Если ты по телевизору смотришь бездарный сериал, ты можешь его выключить. А скульптуру вы не выключите. Я устал ездить по Москве, потому что все время приходится отворачиваться. У меня голова уже устала, шея устала. Мне стыдно за зрелище. Если художник не беспринципный, он несет ответственность за содеянное, но, к сожалению, беспринципные вещи у нас на каждом шагу.

— И почему всё упирается в этот псевдореализм? Другого языка нет?

— Тут все «псевдо». Псевдоидеи — псевдореализм. Есть еще язык условностей. Почему мы его не приемлем? Язык условностей — знаковый, он гораздо мощнее; и, применительно к архитектуре, в иных ситуациях он подходит гораздо больше. А сегодня все масштабы потеряны, никто не смотрит за тем, как сочетаются размеры памятника с окружающей средой, какой вред наносится последней… Я думаю, что профессиональная составляющая практически ушла из жанра скульптуры. Не в последнюю очередь это произошло из-за перекоса в профильных вузах в сторону станковой скульптуры, небольших востребованных фигурок. И мы ушли от серьезных задач — задач, когда скульптура формирует пространственную среду, являясь ее частью. Об этом вообще не думают! Скульптура сегодня — некий предмет, столь буквально сотканный, что это не может быть искусством. И это унижает значимость темы. Вот, что мы имеем.

— И как пытаться с этим бороться?

— Очень сложно. Потому что создана система, которая плохую скульптуру питает. Вот эту систему надо отключить каким-то образом. Это как шланги полива деревьев — подведены к дереву, но не к тому, к которому надо. Бороться очень сложно…

— У нас есть скульпторы, которые, стоит лишь пукнуть известному человеку, а они сразу выдают на-гора заранее готовую скульптуру…

— Да таких сейчас много, которые заранее угождают. Это беспринципная публика. Они продали душу дьяволу, и ничего другого там уже нету. И это большая боль. Я понимаю, что время когда-нибудь очистит, но нам-то приходится жить среди этого и дети растут в такой среде. Раньше была школа. Вон, школа Мотовилова была в Строгановке. Высочайшая школа! Тогда понимали, что скульптура и архитектура — это одно целое. Что это среда жизни. А сейчас мы ставим штучки, игрушечки такие-сякие, кто-то там из люка вылезает… А сейчас про среду не думают. У нас мегаполис, мы должны какие-то узловые моменты решать грамотно. Я когда-то слушал интервью того же Саши Рукавишникова, так он 90% памятников бы снес. Он прав, во многом. Потому что это вред большой. Кто лепит? Что лепит? Каким образом? Кто кого нанимает? Плисецкая — не Плисецкая… То, что я вижу сейчас — это не просто компромат на те образы, которые они стараются выразить, это вообще не скульптура. А переломить ситуацию можно только просветительством… на том же телевидении.

— Но они против линии партии не попрут.

— Это другое уже дело. А самое печальное, что людей мало осталось, которое реально понимают смысл профессии. Вот я вижу, что большинство, с которыми я мог бы поговорить на эту тему, — они ушли. Остались два-три человека. Но и они уйдут, равно как и я уйду. Не хочу отмечать свою особую роль, но я ни один памятник в жизни не сделал так, чтобы навредить окружающей среде. И я никогда не повторяюсь, если вы возьмете мои вещи. Никогда! Если я вижу, что могу кого-то повторить или даже себя, — я не делаю эту работу. Это мой принцип. Надо говорить новое слово. А вылеплю я 15 фигур или 150, — это второй вопрос. Можно сделать сто штук, и они все будут ужасные. Паша Лунгин прав, он же понимает, что в каждой профессии есть свои высоты, которые не должны исчезать. Которые других будут подтягивать на эту высоту. А у нас не те высоты, и не те ориентиры. За пять дней сейчас лепится скульптура, о каком качестве вообще разговор?

Читать статью на сайте:

Беседа со скульптором Георгием Франгуляном, которому предстоит создать мемориал в память о жертвах политических репрессий

Текст: Владимир Нордвик

Народный художник России Георгий Франгулян за долгую творческую жизнь создал сотни произведений, но, пожалуй, к главному своему проекту приступил именно сейчас. Речь о «Стене скорби», мемориале жертвам политических репрессий. Тридцатиметровая композиция из бронзы и гранита должна появиться на пересечении Садового кольца и проспекта Академика Сахарова…

«Не люблю оглядываться»
Говорят, не любите оглядываться, Георгий Вартанович?
— На содеянное собою в жизни — да, не люблю. Иначе совесть замучает. Есть и другая причина: найдешь кучу ошибок, которые нельзя исправить, и будешь страдать из-за этого.
Неужели в прошлом все так плохо?
— Нет, конечно. Всякое случалось. Я ведь давно живу, Путин на моем веку то ли девятый правитель, то ли десятый. Уже сбился со счета, откровенно говоря.
Что-то многовато получается.
— Почему? Пересчитайте, начиная со Сталина. Хорошо помню день, когда он умер. Я болел, в школу не пошел, уютно лежал в теплой и мягкой кровати, и было мне очень даже хорошо.
Вы тогда в Тбилиси жили?
— В старинном квартале Сололаки. Это как Красная площадь в Москве. Самый центр города. Оттуда начинается проспект Руставели. А соседняя площадь носила имя Берия. Потом ее переименовали в Ленина, а теперь — в Свободы…
Ну вот, про 5 марта 1953 года. В комнату зашла мать, очень растерянная, остановилась на фоне окна и взволнованно сказала: «Умер Сталин». Настроение у всех было подавленное. Словно мир перевернулся. Разве можно жить без вождя? Я все воспринимал как восьмилетний ребенок, многого не понимал, но детские ощущения очень точные. Не знаю, напечатаете ли этот пример, но такой штрих. Тогда ведь туалетной бумаги не было, вместо нее пользовались газетами. Резали на прямоугольнички и вешали на гвоздь, извините, в сортире. Приходилось строго следить, чтобы, не дай Бог, случайно не попался клочок с фотографией Ленина, Сталина или кого-нибудь из членов Политбюро ЦК. Если бы увидели соседи и настучали в «контору», срок за неблагонадежность был бы гарантирован.
Родившимся после смерти вождя это трудно понять, но тогда страх сидел в каждом. Люди боялись даже выкидывать старые иллюстрированные журналы типа «Огонька». И это надо было делать умеючи. Перед тем, как что-то выбросить, перелистывали все страницы, рассматривали фотографии и фиолетовыми чернилами зарисовывали лица врагов народа, вымарывали в тексте имена репрессированных…
И вы этим занимались?
— Детей, к счастью, не заставляли, нас старались оградить, но взрослые делали поголовно. Если купите в букинистическом магазине журналы того периода, уверяю, найдете там «отредактированные» фото. С дырами вместо портретов. Так жила страна. Если бы делал памятник о сталинском времени, обязательно использовал бы образ зияющих пустот. И «Стену скорби» задумывал примерно с этим ощущением.
Правильно понимаю, что из десяти правителей, под которыми вам, Георгий Вартанович, довелось жить, вы ваяли только президента Ельцина?
— Еще Ленина лепил в студенческие годы. Я рано обзавелся семьей и, чтобы прокормить жену и детей, нанимался к скульпторам. Те получали официальные заказы, но работать самим было лень, вот и звали голодных старшекурсников из Строгановки. Я много кого тогда перелепил, вождя мирового пролетариата мог изобразить с закрытыми глазами.
Платили хорошо?
— За двухметровую фигуру брал триста рублей. Скульпторам, за которых отдувался, оставалась тысяча восемьсот. Советское государство не экономило на идеологии. Хотя и строго требовало за свои деньги. Во время летних каникул я оформлял провинциальные клубы и дворцы культуры. Подряжался на пару с другом-живописцем. Получали мы по полторы-две тысячи за месяц. Директор крупного завода зарабатывал раз в пять меньше.
Словом, к моменту окончания училища я превратился в настоящего монстра, мог лепить, что угодно — любые бюсты, барельефы… Забавно, но существовали негласные партийные каноны, как, например, надо изображать классиков марксизма-ленинизма. Лбы, надбровные дуги и скулы у Маркса, Энгельса и Ленина должны были выглядеть примерно одинаково, словно у единоутробных братьев, различия допускались в форме бород и шевелюр. Ленин все же лысый и носил бородку клинышком. Такая советская иконография.
Конечно, я занимался этим исключительно ради денег, душу не вкладывал.
С Ельциным другая история. Надгробье на Новодевичьем кладбище сделано в форме российского триколора, где читаются черты Бориса Николаевича — его чуб, неповторимое выражение лица… Эскиз я вылепил буквально за два часа, и для меня было очень важно, что семья Ельцина сразу приняла идею. На всякий случай изготовил я и второй вариант в более традиционной манере. Накрыл его тряпочкой и показал, когда все высказались за надгробье в виде флага. Наина Иосифовна сказала: «И это мне тоже нравится, давайте поставим в Екатеринбурге в виде памятника». Вот так и вышло, что оба проекта пригодились.
Весной 2008-го надгробье открывали Путин и накануне победивший на выборах главы государства Медведев. Впереди шагал Владимир Владимирович, чуть сзади — Дмитрий Анатольевич. Второй и третий президенты России пришли на поклон к первому. Удивительное и, должен сказать, символическое зрелище, такого в истории нашей страны никогда прежде не случалось и уже не повторится…
С кем-то из этой тройки вам лично доводилось общаться?
— Персональных встреч не было, если только на торжественных приемах пересекались. Я не стремился приблизиться к власти, никогда не ставил перед собой такой цели. Все время провожу за работой, с утра до вечера, практически без выходных.
«Не пришлось идти на компромисс с совестью…»
Простои у вас случались?
— А вы как думаете? Постоянно. Не было такого, что меня забрасывали заказами. Иногда еле дотягивал от одного гонорара до другого. Я рассказывал, что много зарабатывал, пока халтурил у маститых коллег. А потом дал себе слово, что после получения институтского диплома больше ни на кого работать не буду. Тут-то и угодил в яму — будьте-нате. Отнес букинистам домашнюю библиотеку, распродал коллекцию икон, которые долго собирал, сам бережно реставрировал… Все запасы спустил, чтобы как-то содержать семью, сводить концы с концами. Было трудно, но и в самые сложные времена продолжал лепить и рисовать. Для себя, для души.
Мне казалось, скульптор не может работать в стол. В отличие, скажем, от писателя.
— Послушайте знающего человека: живущие только на заказах навсегда остаются ремесленниками. В основе должно лежать творчество, а не корысть и холодный расчет. Да, я мог плюнуть на принципиальность, опять наняться в услужение к кому-то из обоймы коллег, умевших добывать выгодные заказы, но тогда перестал бы себя уважать. Поэтому терпел. К счастью, мне не пришлось идти на компромисс с совестью, постепенно вылез из нужды. Но я не сидел, сложа руки, не ждал, а работал. Только в этой мастерской хранится более восьми тысяч моих каталогизированных рисунков, при желании их можно выставлять. Это ежедневный труд. А я еще и делаю все быстро. Как назло…
О нереализованных проектах сожалеете, Георгий Вартанович?
— Не могу посетовать, будто у меня сложно складывалась судьба. Свое все равно беру. Вопрос лишь в том, какими усилиями это дается. Каждый раз приходится пробивать бетонную стену. С возрастом бодаться тяжелее, но в монументальном искусстве почти всегда так. Если, конечно, не участвовать в распилах и откатах выделяемых средств. Тот, кто умеет «делиться», живет хорошо. А вот «непонятливым» трудно. Ведь скульптура очень материалоемка, на ее производство порой требуются страшные деньги.
Я почти не выигрывал конкурсов, где предполагалось госфинансирование. За исключением памятника Булату Окуджаве на Арбате. «Стена скорби» — второй такой случай. На этот проект предполагается и сбор народных денег, но основную сумму, конечно, должно дать государство.
Работа над монументом жертвам политических репрессий — это для меня, не побоюсь громкого слова, миссия. Ничего более значимого в моей жизни не было. Заявки на конкурс подавали триста тридцать шесть участников, я решил ввязаться в историю лишь по той причине, что в жюри вошли двадцать два правозащитника, люди совершенно не ангажированные. Иначе никогда не выиграл бы! Зачастую достаточно взглянуть на список судей, чтобы назвать имя победителя. И соваться бесполезно — все равно не отдадут первенство. Даже в случае с Окуджавой я четыре месяца не мог получить документы, подтверждающие победу. Противостояние было сумасшедшее! Я собрал волю в кулак, сцепил зубы и не отступил, пока не вырвал честно заслуженное.
А памятник Иосифу Бродскому я попросту подарил Москве. Поскольку понимал, что иначе его не дадут поставить. Не получил за работу ни копейки. Только потратил.
Скульптура Арама Хачатуряна — дар столице России от Армении. Правда, тоже за мой счет. И так в жизни бывает. На памятник Дмитрию Шостаковичу деньги собирал Фонд Чайковского. А вот проект «Белый город» на «Белорусской» целиком профинансировал Борис Минц. Как говорится, из любви к искусству…
«…Чтоб каждый мог ощутить себя на месте жертвы»
Монумент жертвам политических репрессий вы задумали как место поклонения?
— В том числе. Но закладывал и иной образ. Кровавые волны террора прокатились по стране, выкосив одних и оставив в живых других. В Стене будут редкие просветы, чтобы каждый мог пройти ее насквозь и ощутить себя на месте жертвы. Шаг влево или вправо смерти подобен. Ощущение нависшего над темечком Дамоклова меча не должно покидать. Тогда, возможно, удастся не допустить повторения ошибок прошлого. Понимаете, это стена не только, чтобы прийти к ней и поплакать. Все гораздо глубже, но какими словами это передать? В Дахау выразили мысль короткой фразой: «Никогда более». По смыслу она близка тому, что хотим сказать мы, но надо придумать что-то свое. «Стена скорби» ведь и о фашистских концлагерях, и о сталинском ГУЛАГе, и о любом другом насилии над человеком и его природой.
Почему идея Стены возникла сейчас?
— Она долго вызревала. Если бы все случилось раньше, возможно, Россия не знала бы тех проблем, с которыми общество сталкивается сегодня. Но решение о создании мемориала принято — и это главное. Мне приходилось слышать рассуждения, мол, место для монумента выбрано неудачно: шумный перекресток столичных дорог. Отвечаю: «В данном случае это не суть важно. Нам дали возможность сделать монумент, шанс надо обязательно использовать». И разговоры, что власть хочет таким образом откупиться от народа, я категорически не поддерживаю. Пусть в мотивах копаются другие, моя задача — создать памятник, который найдет отклик в сердцах людей. Мне место нравится тем, что это не специально отведенный участок типа Поклонной горы, где можно ставить что угодно и сколько угодно. «Стена скорби» будет в центре города: рядом площадь трех вокзалов, мимо течет Садовое кольцо… Вокруг офисы, жилые дома, это нормальная среда обитания. Даже хорошо, что здание за Стеной имеет комодообразную форму, выглядит столь давяще. Оно выпукло выражает любую тяжеловесную систему, и я постараюсь это использовать в композиции.
Задача художника в том, чтобы найти правильное звучание. Считаю, и с Лубянки не стоило убирать памятник Дзержинскому. Снять с пьедестала и… оставить рядом. Намертво зафиксировать поверженного. В этом было бы больше символизма. Получился бы разворот на сто восемьдесят градусов! В обратную сторону — не по часовой, а против нее.
Понимаете, монументальное искусство сильно заложенной в нем философией. Если нет пронизывающей насквозь идеи, будет иллюстрация, а не художественное произведение. Я этим не занимаюсь.
Поэтому и ужасная темная Стена, как символ. Если начнет двигаться на нас, всех раздавит, никто не спасется. Надо удержать, не пустить… По моей задумке, перед монументом будут стоять специальные заградительные надолбы, а люди пойдут шеренгами, друг за другом в затылок. А вокруг — ели и подобие сибирских скал. Хочу привести камни из ста четырнадцати самых известных лагерей ГУЛАГа, вымостить ими дорогу, повысив сакральность места.
Планируете со «Стеной скорби» успеть к октябрю 2016-го?
— Не знаю, откуда возникла дата, кто ее придумал, но точно не я. Никогда не называл ничего подобного. Срок абсолютно не реален. Еще даже нет точной сметы, не началось финансирование проекта, а я честно сказал: мне нужно два года после того, как появятся деньги. Это не те объемы, которые я мог бы покрыть самостоятельно.
Значит, открытие гарантированно сдвигается на год?
— 2017-й — в лучшем случае.
Тоже символично: к столетию русских революций… А вы говорите, Георгий Вартанович, что оглядываться не нужно. Еще как надо!
— Не люблю на свое творчество смотреть, а к прошлому человечества обращаться необходимо. Иначе так и будем топтаться на месте, повторяя ошибки предшественников. Чем шире диапазон, тем больше вероятность, что все сделаем правильно. Хватит уже нам спотыкаться о собственные грабли…
Печатается с сокращениями. Полностью материал вы можете прочесть в февральском номере журнала «Родина»

Читать статью на сайте:

«Памятник должен предостерегать от кошмара»

Скульптор Георгий Франгулян — о мемориале жертвам политических репрессий

Беседовал Михаил Серафимов

На прошлой неделе подписан указ о создании в Москве мемориала жертвам политических репрессий. Памятник будет возведен по проекту скульптора Георгия Франгуляна «Стена скорби». «Огонек» первым представляет 3D-проект памятника

Монумент будет установлен на пересечении проспекта Академика Сахарова и Садового кольца. Инициатива создать памятник жертвам политических репрессий принадлежала российским правозащитным организациям и получила поддержку государства. «Памятник станет предостережением последующим поколениям о том, что трагические последствия авторитаризма касаются каждого и могут повториться в любой момент»,— говорится в описании проекта. В конкурсе с участием 336 проектов победила работа скульптора, академика Российской академии художеств Георгия Франгуляна. «Огонек» поговорил с ее автором.

— Результаты конкурса объявлены, теперь дело за памятником?

— Да, в этом конкурсе участвовало 336 работ, было несколько этапов, наконец, было выделено 10, затем 3 проекта. Мой в результате победил. Когда я ознакомился с составом жюри, поверил этим людям и решил участвовать.

— Ваш проект представляет собой стену. Это принципиальное решение — уйти от фигуративности к абстракции?

— Этот выбор зависит исключительно от уместности. Иной раз в подобном памятнике могут быть и фигуры, и одна, и две… Формы памятника могут быть многообразны. Это не повод для споров. Не надо спорить, а надо делать. Надо сделать произведение искусства. Не ради фокуса, не ради скандала, а лишь ради уместности. Это монумент жертвам репрессий, который страна ждала, может быть, еще со времен ХХ съезда партии. Он должен быть символичным, глубоким по замыслу и ассоциативным по параметрам. Главное, он должен выражать масштаб трагедии, а также быть способным уберечь другие поколения от повторения чего-то подобного. Предостерегать людей от кошмара. Многочисленность задач у этого памятника невероятна. Он должен выражать отношение к великой трагедии.

— Кого вы представляли, когда задумывали этот памятник? Может быть, кого-то из пострадавших родственников?

— Нет-нет-нет. Ни в коем случае. Ничего конкретного в данном случае не должно быть. Потому что речь идет о трагедии мирового значения. Для каждого она личная, но все же она общечеловеческого масштаба. И не надо сужать ее только до рамок сталинских репрессий. Были трагедии и сопоставимые: и геноцид, и холокост, и голодомор… Я бы не стал сужать суть памятника. Сталинские репрессии были следствием предыдущих — революции, Гражданской войны, террора красного и белого… У этого памятника, естественно, нет ни национальной привязки, ни временной.

— А какой материл памятника?

— Бронза. Вокруг стены будут каменные сопровождения. И будет сочиться вода. Там вообще сложная многосоставная композиция. Будет сочетание многих выразительных средств. Все это вместе с подсветкой должно соединить памятник в единый организм.

— Многие говорят: место для памятника такое… проходное. Туда не ходят люди, трасса рядом…

— Да, с точки зрения горожанина это, возможно, не лучший вариант. Но в этом был одновременно и вызов для меня, понимаете. Я соглашаюсь играть по правилам этого конкурса, этого места. И моя задача — это место сделать другим. Для меня это место как для скульптора на самом деле не такая уж большая проблема. И может быть даже хорошо, что, допустим, в качестве места для памятника была выбрана, например, не Лубянская площадь. Это было бы сужением опять же смысла. Пусть памятник будет в неожиданном месте. Пусть это будет совершенно даже случайное место. Ведь для осуществления репрессий не надо специальной подготовки, никто специально не выбирает место и время для них. Смысл этого памятника не зависит от места. Его смысл много проще и много выше.

Читать статью на сайте:

О памятнике жертвам политических репрессий. Скульптор Георгий Франгулян — о том, почему Москве необходим монумент жертвам политических репрессий

«Соловецкий камень» всегда будет священным, и его никто не тронет.

Главный фаворит конкурса проектов на разработку монумента жертвам политических репрессий — Георгий Франгулян, автор памятников Булату Окуджаве, Исааку Бабелю, Иосифу Бродскому, Дмитрию Шостаковичу и др. В интервью «Известиям» скульптор объяснил, почему городу необходимо напоминание о трагедии и в чем отличие будущего монумента от «Соловецкого камня», расположенного на Лубянской площади. Также автор работы под названием «Стена скорби» отметил, что для установки будущего монумента было выбрано не самое удачное, на его взгляд, место.

— Почему вы решили принять участие в конкурсе?

— Только по той причине, что этот конкурс — не купленный. В жюри входит очень много правозащитников, которые не могут продаться. Каждый конкурс заточен под определенных исполнителей, и в большинстве случаев я знаю, кто выиграет. Обычно это одни и те же лица. Надеюсь, хоть этот конкурс пройдет честным образом.

— Но ведь обычно конкурсы — анонимные?

— Однако все знают, кто есть кто. По стилю всегда можно определить авторство. Поэтому жюри этого конкурса можно доверять чисто по человеческим качествам. Может быть, они что-то не понимают в профессиональном отношении, но они берут душой, чувством и тем, что осознают эту трагедию. Они понимают, что это должно быть достойно отображено.

— Вас не удивило количество поданных заявок?

— Количество проектов — потрясает. Если честно, не припомню подобного конкурса по масштабу и охвату работ. Но, к сожалению, очень много виденного. Очень много парафраз, которые делают невозможным уникальность сооружения. Недомыслие — огромное. Я думаю, что примерно в половине работ. Многие участники сами себя исключили из конкурса именно по этой причине.

— Какие упущения вам бросились в глаза?

— Допустим, присутствует большое количество работ, где используется крест. В данном случае это не может быть воспроизведено, потому что мы живем в многоконфессиональном государстве. Важно понимать, что гибли люди всех национальностей и вероисповеданий.

— Одним из ваших конкурентов будет студент Московского архитектурного института (МАРХИ). Вас это не смущает?

— Понимаете, с одной стороны — это здорово, но с другой — в этом тоже есть определенная проблема. Во множестве проектов не хватает профессионализма. Некоторые выполнены на уровне курсовых работ. Есть много дизайнерских и модных вещей, которые невозможны в данном случае. Я сейчас не говорю о качестве и исполнении проектов, потому что важна была сама идея.

— Объясните, почему этот монумент необходим городу, учитывая, что на Лубянской площади установлен другой подобный памятник — «Соловецкий камень»?

— Безусловно, такой монумент необходим. Таких памятников много быть не может. Камень — это камень, и не каждый его воспринимает надлежащим образом. Валунов лежит очень много, и все они несут в себе какую-то идею. В данном случае мы знаем, что это намоленный камень. Я надеюсь, он останется навсегда, потому что Лубянка, где он установлен, сама по себе несет определенный смысл. Но как мне кажется, требуется развернутое акцентирование произошедшей трагедии. «Соловецкий камень» был поставлен в отчаянии и с большим трудом. Он не является памятником такого значения, как тот, что будет возведен. «Соловецкий камень» — упавшая слеза. Он всегда будет священным, и его никто не тронет.

— Многие называют место для установки монумента не самым удачным.

— Да, наверное, это не лучшее место, но в нем есть свой шарм. Тяжеловесное здание, которое находится на площади, — символ туповатой системы. Другая сторона проспекта Сахарова — ужасна, но она тоже работает на идею. Тут всё зависит от того, как воспринимать пространство. Если человек способен понять, он увидит. Если нет, значит, надо объяснить.

— С какими трудностями предстоит столкнуться при установке?

— Будет очень много вопросов, но всё будет зависеть от того, какой проект победит. Очевидно, что необходимо создать инициативную группу, которая сможет оценить все риски. Важно учесть опыт подобных сооружений — и удачный, и неудачный. А потом выбрать что-то среднее. Лично меня всегда больше интересовали ошибки, потому что именно они являются движущей силой.

 

Читать статью на сайте:

Его работы разбросаны по разным странам: памятники Булату Окуджаве, Иосифу Бродскому и Араму Хачатуряну в Москве, Исааку Бабелю в Одессе, императрице Елизавете в Балтийске, Петру I в Антверпене, Александру Пушкину в Брюсселе. Несметное количество бюстов и надгробий, уникальная скульптура «Ладья Данте», покачивающаяся на волнах в Венеции. Эту работу скульптор изготовил к 52-й Венецианской биеннале, но она так понравилась итальянцам, что они попросили автора оставить ее навсегда. Редкий случай, когда избалованные современным искусством венецианцы проявляют такую настойчивость.

 

Мастер, который давно мог бы сменить ритм жизни на более спокойный, напротив, продолжает активно работать. Вот и сейчас почти одновременно откроют два памятника: в Москве – Дмитрию Шостаковичу, в Иерусалиме – Альберту Эйнштейну.

 

Место, где творит Георгий Вартанович, чем-то напоминает уютный дворик тбилисского квартала Сололаки, где родился и провел свое детство скульптор. Разве что стола с угощением и вином не хватает. Зато вот Пушкин, как живой, стоит, прислонившись спиной к дереву…

 

Небольшой бревенчатый особняк спрятался в переулках старой Москвы. В соседнем доме когда-то жил Илья Репин, рядом был театр Айседоры Дункан. Без гения места здесь не обошлось…

 

Каждый метр мастерской Франгуляна с высокими потолками буквально заставлен скульптурами разного масштаба: от полноразмерных статуй до крохотных статуэток. Они постепенно выживают своего хозяина, оставляя ему для работы лишь небольшое пространство. Такой вот музей Георгия Франгуляна. Сюда нужно водить экскурсии…

 

11 лет я работал в бомбоубежище без окон. В то время все работали в подвалах, но у кого-то было окно, а у меня не было. Там было сыро. Помещение не отапливалось. Одежда за ночь не высыхала. Плесень. И я искал себе мастерскую, понимая, что это вопрос жизни. Вот нашел. Здесь было два этажа, коридорная система, все в ужасном состоянии. Я сам в течение трех лет делал ремонт. Это была одна из первых таких мастерских в Москве, она считалась роскошной по тем временам. Сейчас, конечно, есть больше и лучше. У меня тут есть двор, литейная, но все равно я со своими работами уже здесь не помещаюсь.

 

Франгулян – очень независимый человек, и это проявляется во всем: в жизни, в творчестве… Вот не захотел ждать милости от Союза художников: не стал просить, чтобы ему выделили мастерскую, а взял и сам нашел помещение, в котором и работает с 1977 года. Небольшую литейную во дворике он построил тоже своими руками в 1983 году, став первым в СССР скульптором, который открыл собственное литейное производство. И эта литейка бесперебойно работает до сих пор! Большинство работ Георгия Вартановича отлито именно здесь.

 

Глаз выхватывает то одну деталь, то другую, фрагменты торсов, фигур, они подсказывают, о чем думает мастер, когда творит.

 

Скульптор ведь не только художник, он еще и философ?

 

Ну, кому-то удается…

 

А вам?

 

А я о себе не говорю. Я же не буду сам себе оценку давать сейчас. Как правило, молодые скульпторы ничего особенного собой не представляют. Потому что если кого-то научили рисовать или лепить, это еще не художник и не скульптор. Скульптор, как вы верно говорите, – это философия, определенное мировоззрение, глубина постижения не только законов формообразования, но и жизни вообще. И выражать свое видение жизни надо не сюжетами, а содержанием более глубоким. Скульптура делается не руками, а интеллектом.

 

Получается, скульптор должен постоянно заниматься самообразованием?

 

Скульптор никому ничего не должен. Должен самому себе, если он человек творческий. Если есть потребность жить интересно, углублять свою сущность. А так… никто никому ничего не должен. Вот я иногда бываю членом экзаменационной комиссии в Суриковском институте и поражаюсь, как эти молодые люди умудрились за пять лет обучения ничего не узнать, не понять, не запомнить… Целые периоды истории искусства – для них белые пятна. Советское искусство им неинтересно, хотя оно дало миру выдающиеся достижения и личности, гениев, которые работали в сложнейших условиях. Как этого не знать? На нераспаханной земле ничего не вырастет – разве только сорняки. Так же и в творчестве. Чем глубже человек проникает в прошлое, тем яснее он видит будущее. Это и есть диапазон художника. Один талант ничего не решает.

 

 

А каким вы были в молодости?

 

Я очень рано повзрослел, потому что со школьной скамьи общался с людьми гораздо старше себя. К тому же я рано завел семью, ее надо было кормить. Так что процессы образовательный и созидательный шли у меня параллельно. Ночами я работал подмастерьем у известных скульпторов (не буду называть имен) и лепил монументальные вещи, еще будучи студентом, зарабатывал большие деньги и жил хорошо, материальных проблем не было. Но как только я получил диплом, сказал себе: больше никогда ни на кого работать не буду.

 

Вы оказались перед выбором: творчество или деньги? Деньги – большой соблазн.

 

Получив диплом, я решил, что профессионально я уже образованный художник, поэтому должен выдержать. Не поддаться этим соблазнам. И вот тут у меня получился провал. Года два без денег. Я продал все свои книги по истории искусства, а у меня было приличное собрание, продал сто икон, которые собирал студентом и сам реставрировал. Я все продал, чтобы прокормить семью, потому что у меня к тому моменту было уже двое детей. С тех пор я никогда больше ничего не коллекционировал. Кроме своих работ, ничего не собираю. Я восхищаюсь коллекционерами, но я не могу эту психологию понять, настолько мне это неинтересно стало.

 

В детстве я собирал открытки по искусству, покупал репродукции передвижников, ведь тогда не было книг по искусству. Теперь, годы спустя, понимаю, что мне всегда нравилось изобразительное искусство. Я же только в десятом классе начал заниматься живописью, потому что учился в математической школе.

 

 

11 лет Георгий Франгулян прожил в Тбилиси, потом семья перебралась в Москву. Но привыкнуть к столичной жизни подростку, впитавшему вольный дух гор, было нелегко.

 

Я был абсолютным бездельником. Потому что я приехал из Тбилиси, где в школе были совсем другие нравы. Полная свобода, как в «Амаркорде» Феллини. И когда я приехал в Москву, сначала пошел в школу №1 возле кинотеатра «Прогресс» на Ломоносовском проспекте. Там на перемене все ходили по кругу друг за дружкой, и я никак не мог понять, что это за дисциплина. Ведь я пришел уже в 6-й класс, какие-то привычки уже сформировались. А это хождение по кругу как двор с заключенными на картинах Ван Гога. Я был в ужасе и страдал невероятно. А эти нормы на лыжах, которые я в Грузии не видел даже. Каторга! Я думал, что меня скоро увезут обратно, домой, а вот до сих пор не увезли.

 

В известной московской физико-математической школе №2 атмосфера была более демократичной?

 

Кроме математики, нам и остальные предметы давали на высочайшем уровне. В этой школе преподавали профессора из университета. Дух был особый. Например, литературу вел Феликс Раскольников, мы с ним читали все, что было тогда запрещено. Мои одноклассники были очень интересные ребята. И класс дружный: мы делали передачи, снимали кино, ходили в походы. В общем, жизнь была сумасшедшая, и вокруг меня сплошь гении математические. Все. Кроме меня. Я неплохо учился. Но мне это не нравилось. И я искал выход из этой ситуации и нашел, как видите.

 

Выход обнаружился случайно, когда в школе ставили спектакль по античной трагедии Софокла «Филоктет». В подарок режиссеру, известному шекспироведу Владимиру Рогову, ученик 10-го класса Георгий Франгулян подарил статуэтку Филоктета, которую скульптор Михаил Смирнов, увидев, высоко оценил. Это не только придало уверенности юноше, но и решило его судьбу.

 

У Франгуляна удивительный творческий почерк. Он всегда разный, но его скульптуру легко узнать. Он не делает «кукол», он строит пространство, рассказывая, таким образом, целую историю. Взять хотя бы его Булата Окуджаву, который выходит на нас из импровизированного арбатского переулка, или Бродского на Новинском бульваре, для которого скульптор избрал уплощенную форму.

 

Он не просто уплощен, он весь построен на этом. Там создана такая кулисность – три группы развернуты в пространстве. Все вместе они и есть круглая скульптура. А если бы я расположил там кучку фигур, это ничего бы не дало. Они стояли бы сами по себе, как прикладное искусство, некие предметы. А я сформировал окружающее пространство. Я его вылепил, а не фигуры. В этом смысл. И еще в том, что эти фигуры – тени. Они безликие. А Бродский – другой. Потому что мы все, как тени, пролетаем по этой жизни, а кому-то удается пропечататься. Вот он – пропечатался. Поэтому надо заходить на эту площадку. Почувствовать себя в этом пространстве. И Бродский у меня не просто плоский, с обратной его стороны – слепок, снятый с наружной части. То есть там форма, которую я вылепил, отлил и вставил внутрь. Бродский писал: «Вернуться суждено мне в эти камни. Нельзя прийти туда мне во плоти». Так что это не плоть, это пристанище духа. И Садовое кольцо, где стоит Бродский, все в основном видят из окна своих машин. А за счет того, что фигуры расставлены в пространстве, все время меняется конфигурация памятника, получается динамичная история.

 

Памятник Бродскому – подарок скульптора городу. На его установку Франгулян долго получал всякие разрешения, ходил по кабинетам. В общей сложности понадобилось 36 печатей, семь лет и настоящее франгуляновское упорство.

 

Упорство – это профессиональное качество?

 

Даже крохотную вещицу не вылепить без упорства. У скульптора должна быть железная воля и железные нервы. Талант, конечно, необходим, но это ничто без ежедневного труда с утра до ночи. Музыканты, например, считают, что, если они три часа в день не поиграли, умения и навыки утрачиваются. У скульпторов так же.

 

Вы сейчас работали над памятником Шостаковичу. В живописном портрете и то не легко передать род занятий, а в скульптуре?

 

Скульптура – это мой язык. Я им хорошо владею, хорошо его знаю, чувствую. Вы видите, все мои вещи разные, я не повторяюсь. Шостакович у меня тоже не похож на предыдущие работы, он немного импрессионистический. Его всегда кубистически ломают. А он, на мой взгляд, не такой. В его музыке мощная композиционная основа, брутальная, при этом одновременно музыка трепетная, как сама личность композитора. Он такой дрожащий. Вот это дрожание, мне кажется, я и смог передать.

 

Чем вы вдохновляетесь? Надо ли вам, например, музыку Шостаковича послушать?

 

– Нет. Я никуда не хожу, не изучаю специально какую-то литературу, не ставлю пластинки. Мне понятен Шостакович, и он сразу возникает в моем представлении. Попросите сделать Дебюсси – я слеплю и его. Тех, с чьим творчеством знаком, я сделаю. Образ вижу сразу. Как правило, первое видение образа, первая мысль, которая возникает в голове, самая точная. Потом пытаешься переделать, начинаешь пробовать варианты, а получается, что возвращаешься к началу.

 

 

Есть в его работах что-то от Пикассо, Миро, Манцу, есть, по выражению самого скульптора, и «чистый Франгулян». Он не живет с оглядкой на великих, скорее, так выражает свое отношение к творчеству того или иного автора.

 

Любимых авторов много и, как ни странно, с годами все сильнее их любишь. В молодости категорично кого-то отметаешь, а когда понимаешь, чего человек добился, достиг, что он профессионал, проникаешься уважением. Но с годами больше доверяешь себе. Авторитеты уже не нужны. Ты их имеешь в виду – не более.

 

Спрошу по-другому: оказавшись в Париже, вы зайдете в Лувр, потому что там есть что?

 

Ника Самофракийская.

 

А из живописи?

 

Рембрандт. Все итальянцы прекрасны, хороши, фантастичны, но это декоративное искусство. А Рембрандт – это духовное. Он не декоративен вообще, и мне это близко. Немецкий экспрессионизм я тоже не люблю. Предпочитаю средиземноморскую линию, античную, греческую. Может, потому что мы на этом выросли. Мы же ничего не видели, воспитывались на книгах об Италии. Я там чувствую теплоту. Все неприятное я не люблю. Речь не о красоте, а о позитиве, который я ценю. Я свою позитивную энергию выражаю в том или ином ключе, в том или ином стиле.

 

В Италии климат располагает к позитиву?

 

Климат располагает. И потом я родился в горах. В детстве сидел в горах, строил самолетики и пускал в долину. Понимаете, это же другое дело – солнце, тепло. Может быть, если бы я где-то в Скандинавии родился, мой стиль был бы не таким, я бы наверняка делал что-то иное. Если бы я не сидел 11 лет в подвале, моя пластика была бы другой. Потому что там было только трубочное освещение, отсутствие теней. Приходилось активно резать форму, чертить по ней, отмечать границы. Это потом стало моим языком. Если бы я сразу в такой мастерской начинал, где мы сейчас сидим, я бы был другим. Я все равно был бы Франгулян, но другой.

 

Его работоспособности позавидуют молодые. Кажется, он не знает усталости и всему на свете предпочитает работу: 15 лет назад изобрел новый жанр – скульптурный дизайн, 8 лет назад первым в мире сделал подвижную скульптуру в воде – его Данте и Вергилий плывут в лодочке на специальном понтоне. Недавно создал композицию «Белый город», разместив возле бизнес-центра на «Белорусской» гигантские блестящие фигуры. Оживил таким образом бездушный деловой квартал. Он всегда в движении, всегда что-то придумывает. Отдых для него – перемена деятельности: может между скульптурами оформить выставку Лабаса или Параджанова. Ему даже почитать некогда.

 

Я все время мечтаю почитать. Последнее время, к сожалению, это только мечты. Я выхватываю что-то, а так чтобы сесть и почитать – нет. Если и читаю, то все больше испанскую литературу. Она более плотная, сложная, цепляющаяся друг за друга, невероятно образная. Это то, что мне нравится. Эту ткань я как-то соединяю со своим творчеством. Вы знаете, у меня до сих пор такая невероятная творческая жадность, что я просто задыхаюсь. Мне все время хочется что-то делать. Если я иду в музей, оттуда скорее бегу в мастерскую, чтобы начать лепить. И куда бы я ни поехал, скорее хочу вернуться в мастерскую. Это мой бич – я не умею отдыхать. Я больше пяти дней без работы не могу – дискомфорт полный. Еду отдыхать, потому что жена умоляет.

 

Раньше вы много путешествовали?

 

Мир для меня открылся поздно. Моя первая поездка за границу – в Болгарию, мне тогда было 30 лет. Потом 13 лет стоял в Союзе художников в очереди на путевку в Италию. И первый раз попал в Италию, когда мне уже исполнилось 45 или 47 лет. У меня было полное ощущение, что я вошел в книгу по истории искусства, ведь я все это изучал и уже хорошо знал. Получилась ожившая история искусства. Но потрясала материальность, то, чего не может передать ни одно самое красочное издание.

 

Во времена вашей молодости многие художники становились диссидентами, уезжали из страны. А вам никогда не хотелось уехать?

 

 

Мне много раз предлагали. Была возможность уехать в Америку. Я даже летал туда, присматривался. Но я не мог бросить эту страну, которая, какой бы она ни была, моя. У меня есть это ощущение. Я не из тех людей, которые легко уезжают. Мне дорог мой язык. Какой бы язык я ни изучал, я все равно не смогу на нем думать. Как это бросить?! Я воспитан на этой культуре, на этом языке, на русской литературе.

 

Даже в любимую Италию не уехали бы?

 

Я бы с удовольствием там родился. Но я родился в Грузии – тоже не самый плохой вариант. Когда мы уехали из Тбилиси, мои дедушка и бабушка остались там. Они уже не захотели менять свою жизнь, и правильно сделали. Поэтому и я не уезжал. Ведь у меня здесь были родители, дети, друзья. Я не мог это бросить, хотя в Америке предлагали потрясающие условия, но для меня это все равно все чужое. Не соблазнюсь.

 

Кажется, единственный соблазн, перед которым Франгулян не в силах устоять, – красота. По большей части женская. И любовь к этой красоте воплощается не только в скульптуре, но и в жизни вообще, в ее восприятии…

 

 

Главная тема в моем творчестве – любовь. Женское тело, фрагменты женских фигур. В общем, то, что я на самом деле очень люблю. Всю жизнь любил и сейчас восхищаюсь. Безусловно, в мужской фигуре есть драма, какая-то архитектура иная, но женское тело мне как скульптору ближе.

 

Я с любовью и огромным уважением отношусь к женщинам. Считаю, что мы им в подметки не годимся со своим примитивным отношением к бытовой стороне жизни, к воспитанию детей, к семье. Женщина живет ради продолжения рода, она воспитывает ребенка. Я тоже готов за своих детей жизнь отдать. Но сущность женская гораздо глубже. Я даже не могу себе представить масштаб чувства, которое женщина испытывает и по отношению к мужчине, и по отношению к детям.

 

Но ведь часто женщина исчезает в тени мужчины – творческой личности.

Женщины помогают мужчинам творить. Вдохновляют. И потом противоположность пола диктует иное поведение, иную философию. Конечно, со мной очень сложно. Это должна быть особая женщина. Она должна быть терпеливой, должна на многое закрывать глаза, во многом себя ограничивать. Жизнь с художником – жертвоприношение.

 

У вас есть работы, посвященные конкретной женщине? Или вы просто вдохновляетесь красотой? Я не имею в виду портреты.

 

Какие-то вещи несут конкретные черты. Точнее, они как отправная точка. Я никогда не делаю буквально. Я не леплю с натуры. Мне это еще в институте надоело. Но я очень люблю смотреть на женщин. Люблю красивых женщин. Люблю пластику, движение. Пока во мне это живо. Я не знаю, может быть, с годами успокоюсь и начну делать что-то другое. Знаете, в 20 лет кажется, что 40 лет – это уже конец. Потом в 40 лет кажется, что 60 – это полный аут. Когда приближаешься к 70, понимаешь, что это, наверное, никогда не кончится.

 

Он с утра и до позднего вечера в мастерской. Он готов не только творить, но и делиться знаниями: читать лекции, принимать студентов. А еще есть дети, внуки, друзья. Каким образом он все успевает, почему у него так горят глаза? Секрет особой породы Георгия Франгуляна, как и у всех нас, родом из детства…

 

Художника формирует все-таки среда, в которой он воспитывается?

 

Детство очень важно. А с годами все больше и больше. Весь мой образный строй вынесен оттуда, конечно. Любовь бабушек, родителей, соседей. Первые ощущения, первые ароматы, первые пространства, которые осваиваешь, – основа каждого человека. Мне повезло: я родился в уникальном городе, и у меня была уникальная семья.

В чем уникальность семьи, вы ведь не из творческого клана. Просто ваши родители тоже были восприимчивы к искусству?

Они были восприимчивы и очень дружелюбны, люди интеллигентные, читающие. Роскошная библиотека, роскошный рояль Bechstein, на котором бабушка играла. Мой дед был известный врач, один из основоположников здравоохранения Грузии. Отец проектировал электростанции. Мать – педагог русского языка и литературы.

Каждый художник должен иметь свое лицо. Я – Франгулян, мое лицо сформировалось из многих слагаемых. Даже злосчастный подвал способствовал появлению моего языка, выразительных средств. Уютный город Тбилиси. Колоритный. Запахи южной кухни. Звуки пианино или скрипки из открытых окон консерватории. А рядом кто-то ругается… Во двор ишаки заходили, на них мацони продавали. Керосин развозили с колоколом. Кричали на всю улицу.

Такой необыкновенный букет цветов, запахов, звуков. Мир, в котором я рос, невероятно кинематографичен. Почему грузинское кино такое замечательное? Потому что там, где есть это ощущение широкого образа с глубоким пониманием, там и рождается искусство, мне кажется. На самом деле Тбилиси породил огромное количество хороших людей и творцов в разных областях: это и Товстоногов, и Параджанов, и многие другие. И еще необыкновенно тонкая ирония. По отношению к себе. Это, знаете, как важно в жизни? А иначе и жить нельзя.

 

Читать статью на сайте:

Вчера в Москве открыли памятник Дмитрию Шостаковичу

Открытие памятника знаменитому композитору у входа Московского международного Дома музыки (ММДМ) прошло вчера в рамках проекта «Посвящение Дмитрию Шостаковичу».
Проект осуществился по инициативе Международного благотворительного фонда П. И. Чайковского. Открытие памятника стало одним из ярких событий фестиваля искусств «Черешневый лес», который проходит в столице. Вслед за открытием состоялся концерт Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. Прозвучали произведения великого композитора: Симфония N9 ми-бемоль мажор, вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии».

Что же касается памятника Дмитрию Шостаковичу, — это третья работа скульптора Георгия Франгуляна, вошедшая в программу фестиваля «Черешневый лес». Две предыдущие были открыты в 2007 и 2011 годах: сначала в венецианской лагуне недалеко от острова Сан-Микеле появилась «Ладья Данте», потом на Новинском бульваре в Москве — памятник Иосифу Бродскому…

Накануне открытия памятника Дмитрию Шостаковичу скульптор ответил на вопросы обозревателя «РГ»:

Почему вы взялись за памятник Дмитрию Дмитриевичу?

Георгий Франгулян: Предложение поступило от Марка Зильберквита — президента Международного фонда Чайковского. Фонд согласовал это с Владимиром Спиваковым, потом они одобрили эскиз — и вот памятник уже стоит. Прошел год с момента замысла. Сама работа, конечно, не занимала год, но Москва — город непростой — нужно было получать разрешения, проходить художественные советы… Поддержал нас вице-мэр Москвы Леонид Печатников — спасибо ему. Но вообще нужно сказать, что содействие было везде, на всех уровнях — само имя Дмитрия Шостаковича раскрывало многие двери.

Почему памятник сделали именно таким?

Георгий Франгулян: Взялся за эту работу именно потому, что люблю музыку Шостаковича и, надеюсь, до какой-то степени ее понимаю. Идея состояла в том, чтобы создать образ Музыки. Не только самого Дмитрия Дмитриевича. Сама пластика, композиция подчинена выражению этой идеи — передать состояние его музыки. И, конечно, она повлияла на сам архитектурный контекст, в который надо было вписать памятник, — это имеет большое значение. Масштаб, размеры памятника диктуются архитектурой.

Здание Дома Музыки — в современном эклектичном стиле. Музыка Шостаковича — напряженная, пульсирующая, отразившая надломы эпохи, — как вам удалось найти компромисс?

Георгий Франгулян: Это моя профессия, и хочу надеяться, что со своей задачей я справился. Хотя, безусловно, задача очень сложна. Мне в принципе нравится, как Шостакович формирует музыку, из чего она у него складывается. Меня привлекает полифоничность и многогранность образов, которые рождаются в его произведениях. Это я и пытался пластическим языком передать — то, что мне очень близко, что делает творчество насыщенным и многослойным.

Читать статью на сайте:

В мае в Москве появится памятник композитору Дмитрию Шостаковичу. 

Скульптор Георгий Франгулян заканчивает работу над памятником Шостаковичу в Москве. Открытие будет приурочено к 40-летию со дня смерти композитора, а также к 70-летию Победы, одним из культурных символов которой стала Седьмая («Ленинградская») симфония Шостаковича. Памятник будет располагаться около парадной лестницы Московского дома музыки (архитекторы Ю. Гнедовский, В. Красильников); он, по замыслу авторов, должен дополнить ансамбль дома, перекликаясь с памятником Чайковскому перед зданием Московской консерватории.

«Работа длилась около полугода,— рассказывает Георгий Франгулян.— Сейчас все находится на заключительном этапе — когда создается глиняная модель памятника в натуральную величину, таким он и будет в бронзе. Меня всегда поражало сочетание трепетности, тонкости и мощной харизмы Шостаковича. Невероятная ранимость — и сила, монументальность. Поэтому я решил лепить не Шостаковича, а его музыку. В памятнике я пытаюсь передать звуки его музыки. Все лаконично, без лишних деталей. Внешне фигура будет выглядеть как реалистическая, но это не просто человек в костюме. В общем замысле есть что-то импрессионистское. Надо учесть, что бронза — живой материал. Сидящая фигура с низко опущенной головой. И руки — кисть одной руки трепетно приподнята над другой. Должно ощущаться даже легкое дрожание этих рук. Именно между ними возникает угадываемый звук. Важна и архитектурная тектоника композиции. Шостакович не обращен к зрителям, к нам. Он сосредоточен, он в себе. Но зритель будет попадать в это биополе. Ступени лестницы возле памятника по замыслу превращаются в нотную тетрадь, и люди, которые будут ходить там, наполнят эти нотные знаки жизнью».

Инициатива создания памятника принадлежит президенту Международного благотворительного фонда П.И. Чайковского Марку Зильберквиту — генеральному директору издательства «Музыка», председателю совета директоров издательства «П. Юргенсон».

— Идея очевидна — в Москве до сих пор нет памятника одному из величайших композиторов ХХ века,— говорит Марк Зильберквит.— Я обратился к Георгию Франгуляну, он сделал несколько вариантов памятника, мы показали их президенту ГМИИ Ирине Антоновой, Ирине Шостакович — вдове композитора, дочери и сыну Шостаковича — Галине Дмитриевне и Максиму Дмитриевичу. Им очень понравилось. К нашей идее также тепло отнесся президент Дома музыки Владимир Спиваков. Я обратился за поддержкой к организациям, меценатам и музыкантам. В первую очередь к фестивалю «Черешневый лес» в лице Михаила Куснировича, который с энтузиазмом отнесся к идее. Нас поддержали Банк Москвы и компания «Третий возраст». Откликнулись Большой театр, Московская консерватория, Московская филармония, Санкт-Петербургская консерватория. Нас поддержали практически все выдающиеся отечественные музыканты, к которым я обратился: Родион Щедрин, Юрий Башмет, Белла Давидович, Валерий Гергиев, Михаил Плетнев, Владимир Федосеев, Евгений Кисин, Владимир Юровский, Денис Мацуев, Дмитрий Ситковецкий,— все они перечислят на проект средства в размере одного гонорара от своих концертов. Проект также поддержали мэрия Москвы и Московская городская дума».

 

Церемония открытия памятника состоится 28 мая в рамках фестиваля «Черешневый лес»; затем начнется концерт, составленный из произведений Шостаковича.

 

 

 

Читать статью на сайте: